23 января 2014, 14:18 Роман Кульгускин (АиФ)
Профсоюзный активист из Якутии Валентин Урусов рассказал «Русской планете» о своей борьбе с «Алросой», опыте выживания в тюрьме и положении профсоюзов в России.
В 2008 году электрослесарь Валентин Урусов, работавший тогда на алмазном прииске компании «Алроса» в якутском городе Удачном, организовал на предприятии профсоюз. В августе рабочие активисты провели первые акции с требованием улучшения условий труда, а 3 сентября того же года Урусов был задержан — шеф местного отдела ФСКН подполковник Сергей Рудов вывез активиста в тайгу, где оперативники «нашли» у него наркотики; понятыми выступили сотрудники службы безопасности «Алросы», которые «случайно проезжали мимо по тайге». В июне 2009 года Урусов был приговорен к шести годам лишения свободы. Его освобождения добивались Международная организация труда ООН и Совет по правам человека при президенте России; письмо в поддержку профлидера подписала Марина Влади. В марте 2013 он вышел из колонии, где провел четыре года. Свою премию имени Артура Свенссона, вручаемую за выдающийся вклад в борьбу за трудовые права (62 тысячи евро), Урусов пожертвовал на развитие профсоюзного движения в России. «Эти деньги не мои, хотя и мне их присудили. Я считаю, что это заслуга всех профсоюзов, поэтому я ее отдал», — признается он в начале встречи.
— Чем вы занимаетесь сейчас? Правильно ли я понимаю, что вы не отказались от профсоюзной борьбы и намерены продолжать ее?
— Да, я сейчас работаю в КТР (Конфедерация труда России, объединение независимых профсоюзов. — РП) как координатор от бюджетных профсоюзов. Это официальная работа, сейчас я потихоньку вхожу в эту тему.
— Как вы оцениваете то, что сейчас происходит с профсоюзами в России? Есть у нас нормальное профсоюзное движение?
— Профсоюзное движение, как таковое, есть. Но мне сложно ответить на вопрос о том, было ли оно лучше раньше или сейчас. Где-то профсоюзы растеряли свою численность из-за верхушки, которая со временем сдает, но при этом не уступает другим место. Разные причины. У горняков была сильная организация, до трех тысяч человек. А сейчас там человек двести-триста. Дело тут и в том, что большинство людей думают, что профсоюз — это структура, верхушка которой должна заниматься твоими планами. Ты платишь взносы, а они занимаются всем подряд. Не понимают, что профсоюз — это объединение всех активных членов. Все должны быть вместе, быть солидарны, бороться за любого человека из этого профсоюза. Как минимум из своего, не считая уже поддержки на уровне страны и мира.
Сейчас размышляют так: если у меня все нормально, значит, платить не буду. Если хреново — пойду заплачу. Менталитет, пережиток прошлого — довольно глобальная проблема. Просто так быстро ее не решишь, и власть на этом играет. Коррумпированные чиновники об этом знают. Поэтому гайки стараются резко не закручивать, а делают это постепенно. Когда постепенно — народ привыкает, а когда уже привыкнет — поздно что-либо менять. Можно проснуться рабом, и всё.
— А как, по-вашему, можно сейчас влиять на людей? Раньше стояли у заводов, листовки распространяли. Как проводить разъяснительную работу?
— Администрация предприятий пытается всячески препятствовать подобным вещам, что создает определенные сложности. Мои фотографии были у охраны на каждом предприятии. Меня просто не пускали на режимные объекты. Много чего нужно делать, общаться, как-то встряхивать людей. Но, опять же, в большей степени делами. У меня была стратегия создания профсоюза: маленькими шажками и победами притянуть больше людей, а потом уже заявить о себе и потребовать улучшения условий труда, того, что положено по закону и Трудовому кодексу. А кто-то хватается сразу за большое. Потом это рассыпается, а люди все видят. Так что либо много маленьких побед, либо одно большое поражение, которое перечеркивает сразу все.
— Какие вы можете обозначить самые «горячие точки» борьбы за права трудящихся?
— «Горячих точек» довольно много в России: где-то профсоюзные деятели боятся, в СМИ их акции никто не освещает. Кто-то организуется, но о них никто не знает, так как все происходит на местном уровне. В середине декабря 2013 года состоялась презентация Центра защиты профсоюзных прав, который я возглавляю. Среди текущих кампаний, находящихся в фокусе внимания Центра, — освобождение лидеров забастовки в казахстанском городе Жанаозен и освобождение арестованных в октябре 2013 года лидеров Шереметьевского профсоюза летного состава. Могу отметить, что в Санкт-Петербурге, в отличие от Москвы, профсоюзы развиты серьезнее.
— Как вы выживали в колонии, где отбывали срок и строили отношения с сокамерниками?
— В быту и в жизни мне и до отсидки приходилось пересекаться с криминальными авторитетами. И с порядочными, и с беспорядочными, с разными. Я на воле не сказать, что был мальчик-паинька, тот хулиган! Юность так прошла — не то что бы беспредельщик, но драки, туда-сюда.
Валентин Урусов на церемонии награждения премией имени Артура Свенссона. Источник: страница «Профсоюзы Сегодня» в Facebook
Когда я заехал в лагерь (ФБУ ИК-3 по Республике Саха, Якутия, в поселке Верхний Бестях. — РП), первые два года для меня были сложными. Приходилось спать с открытыми глазами. В СИЗО (следственный изолятор находился в поселке Мирный, в 600 километрах от Удачного. — РП) были другие сложности. Перенаселение. Камеры были переполнены в два-три раза. Спали по очереди, приходилось по три человека на одну «шконку». Так жили почти полтора месяца. Двенадцать шконок, а нас 34—36 человек было. Через полтора месяца мы вышли с вещами из камеры, в резкой форме потребовали привести в норму условия содержания и отказались заходить. Многих избили, кого-то собаками затравили, но своего добились — нас раскидали по разным «хатам».
Вода для питья щелочная, бралась из скважины. Она мыльная, когда ее пьешь, вкус ужасный и напиться невозможно. Чем больше пьешь, тем больше хочется пить. Гулять раз в сутки если выведут, то хорошо. В такую же камеру заводили «гулять», только без крыши. Ходишь туда-сюда, вот и вся прогулка, минут на 30—40. Когда я приехал в лагерь, то понял, что там жить, в плане быта, попроще. «Шконка» была своя, свежий воздух постоянно, хочешь — гуляй хоть целыми днями. В плане передач тоже поспокойней. Средний возраст тех, кто там сидит, — 18—22 года, молодежь процентов на 75—80.
— А за что сидят в основном? За наркотики?
— По-разному. За наркотики сидят процентов 25—30 максимум. В основном статьи 158 («Кража»), 162 («Грабеж»), 111 («Причинение тяжких телесных повреждений»), 159 («Мошенничество»). Немного осужденных за изнасилования и убийства. В тюрьме молодежь не знала даже слова такого «профсоюз», так что не обращали на меня внимания. Те, кто был постарше, знали меня или читали в СМИ о деле, относились по-простому, положительно.
Когда я приехал в лагерь, на меня начала давить администрация по запросу с воли. Администрация стала давить на «блатных», те в свою очередь пытались разными способами надавить на меня. Как ни крути, но я все-таки выжил. А там как себя поставишь, так и будешь жить. Как правило, в тюрьме все невиновные: кого ни спроси — посадили ни за что. Поэтому и к моему делу тоже относились так. Хотя, я особо про него и не распространялся.
— Вы грамотный человек. Не пытались ли вы консультировать заключенных по юридическим вопросам?
— С простыми зэками я находил язык, писал надзорки и ходатайства. Уголовного права как такового я на тот период вообще не знал, пришлось с ним познакомиться. В тему я вошел быстро. Начал писать. Если делать нечего было, порой и сам предлагал помощь. Читал от безделья материалы некоторых дел.
— Многие журналисты, которые писали про ваше дело и во время суда вели репортажи, сталкивались с угрозами в свой адрес. Когда вы вышли, эти журналисты с вами связывались?
— Да, например, Айталина Никифорова. Она жила в Мирном, потом перебралась в Якутск, так как на нее в Мирном надавили. Угрожали ее детям подкинуть наркотики, всячески запугивали. Она меня встречала по выходу из тюрьмы, а также журналисты «Вечернего Якутска», которые ранее неоднократно меня поддерживали и приезжали, созванивались.
— А как сейчас обстоит ситуация в Удачном?
— Да никак. В Удачный я приехал в апреле 2013 года — почти сразу как освободился в марте. Побыл дней пять в Якутске, потом приехал в Москву к маме, и затем в Удачный. Все разбили, разломали, людей запугали вот этим делом настолько, что сейчас уже никто не хочет слушать. Люди очень боятся. Меня встретили, конечно, с радостью. Как-никак всю жизнь там прожил, и меня все знают с положительной стороны. Компания переходит на вахтовый метод освоения месторождения, так что протестовать бессмысленно. Вахтовик ведь приехал, отработал, уехал. Когда меня сажали, в Удачном было 10—12 тысяч населения, а сейчас процентов 30—40 уехало.
— По поводу угроз: не возникало ли впечатления, что подброс вам наркотиков — это условно гуманный способ расправы. Могли ли ваши враги пойти на более жесткие действия? И почему на них не решились?
— Я готовился к смерти. Потом они что-то переиграли, с кем-то Рудов (начальник районного отдела ФСКН, руководивший задержанием Урусова. — РП) созвонился. Я разговор краем уха слышал. Рудов выяснял, что со мной делать. Затем он дал приказ полиэтилен постелить. Меня поставили на колени на него. Три раза стреляли. Я глаза закрыл, ждал. После этого меня еще пару раз ударили и закинули в машину. Там мои отпечатки пальцев «посадили» на пистолет, измазали бумажную листовку гашишным маслом, кинули «кусок» — 56 граммов — в левый карман.
Фото: личная страница ВКонтакте
Потом, когда я уже лежал в наручниках в уазике, мне заместитель Рудова, Максим Добаркин, сказал, что «пальчики на пистолете есть — имей в виду на будущее». И мы поехали до Крестов, до разворота Айхал-Мирный, простояли полчаса где-то. Там нормальная интенсивность движения — за десять минут в любое время суток одна машина да проедет. Я лежал. И вот, с их показаний, вдруг откуда ни возьмись, появился микроавтобус. За его рулем оказался начальник службы безопасности айхальского блока со своим личным водителем. Машина была служебная, то есть за полчаса как будто только они одни приехали, и то с Айхала. Стали понятыми. Тут же меня вжик-вжик-вжик.
— Но в деле пистолет не появился?
— Да, это действительно интересный и опасный лично для меня момент. Пистолет не появился, но отпечатки на нем есть. Еще неизвестно, куда его дели, может когда-нибудь он всплывет.
— На севере у всех администраций поселений такие жесткие методы давления на несогласных?
— Такие методы касаются любых моногородов, где есть конфликт интересов градообразующего предприятия и рабочих. Власти одним махом реагируют. Под ними и суды, и прокуратура. Например, тот же судья Верховного суда Якутии на всех мероприятиях администрации, празднествах, банкетах и застольях — первый гость. Подарки получает.
— Пересекались ли вы в тюрьме с кем-то, кто также пострадал за оппозиционную деятельность в Якутии? Много ли сейчас таких людей?
— Лично я пересекался с тремя такими, действительно, достойными людьми. Первый — Сергей Юрков. Мы не были с ним знакомы, хотя я о нем слышал, а он обо мне. Юрков юрист, один из первых людей, который образовал независимый профсоюз в Якутии еще в 1990-е годы. «Сургутнефтегаз» строил газопровод, а в качестве дешевой рабочей силы вместо местных жителей привлекал мигрантов из Китая. Хватало и своих безработных, но компания взяла полторы тысячи людей со стороны. Юрков выпустил по этому поводу листовку, которую признали экстремистской. На этом фоне собралась молодежь и поддержала его. Люди вели себя по-разному: не то чтобы беспредельничали, но кто-то начал поджигать какие-то объекты, принадлежащие компании, и так далее. Юрковым занялись ФСБшники. Листовки признали экстремистскими и его закрыли. Пришили «разжигание межнациональной розни», вот в таком роде. Он получил два года колонии-поселения. На тот момент — максимальное наказание за экстремизм.
— А кто другие двое?
— В лагере встречался с Афанасием Максимовым (депутат Госсобрания республики Саха (Якутия), экс-президент ОАО «Саханефтегаз». — РП). Я о нем слышал, но я забыл любопытный факт, который Максимов при встрече напомнил. Как только я начал заниматься профсоюзной работой, «Алроса» пыталась очернить мое имя с помощью подконтрольных СМИ. Писали всякие гадости. Столько ведер информационной грязи вылили, что я даже не знаю, сколько нового я о себе узнал. Так вот, в один из дней, появился фельетон «Три толстяка и тощие члены профсоюза». Фельетон был заказан по сказке Юрия Олеши. Согласно тексту, Афанасий выступал одним из заказчиков профсоюзных бунтов. Якобы я все делал за его деньги.
Когда я находился в СИЗО, то мне прислали этот фельетон. Прочитал, показалось смешным. А сейчас перечитывал — уже по-другому, уже все поменялось, так как познакомился со всеми героями лично, и воспринималось все иначе. И вот я с Афанасием знакомлюсь, а он мне говорит: «Мы с тобой, оказывается, подельники!». Я говорю: «В смысле?», а он рассказывает про фельетон.
Максимова потом освободили, сейчас суды идут, приговор отменили, направили на новое рассмотрение. А депутатом он оставался даже в тюрьме. В Якутии если тебя посадят — ты все равно действующий депутат.
— Получается, что человек может, находясь в заключении, голосовать и вносить законопроекты?
— Такие моменты были, что на участников противоборствующих властных кланов заводили уголовные дела и фигурантов старались до конца держать депутатами. Лишить депутатского мандата после тюрьмы конкуренты Максимова не решились. В итоге он остался депутатом. Вышел и сразу отправился на работу в местную думу. У него в тюрьме даже с собой были депутатские бланки, он писал запросы всякие. Нормальный такой, в большинстве своем порядочный человек, «уранхай» — это по-якутски «патриот своей родины».
Еще один — тоже «уранхай» — Гаврил Бурцев. Я с ним познакомился за решеткой, о чем ни капли не жалею, наоборот — очень рад. Очень грамотный человек, юрист по образованию. Я таких грамотных адвокатов раньше в жизни не видел. Он занимался пиаром высокопоставленных чиновников, но что-то пошло не так. Кого-то у них не получилось пропиарить как надо, и им занялись ФСБшники. Недавно у Бурцева УДО было, но его не выпустили. Мы постоянно с ним переписываемся.
— После того, как вы вышли, не думали ли попытаться реабилитироваться, подать в суд о восстановлении чести и достоинства, чтобы хотя бы моральное удовлетворение получить.
— Я не отказывался от этой мысли. У меня есть общественный защитник в Якутии, Николай Седалищев. Этим он занимается по собственной инициативе и на добровольных началах, денег не получает. Разумеется, если у меня есть возможность — я пытаюсь ему чем-то помочь. Николай пишет надзорные, кассационные жалобы, судится, но пока дело не вышло за пределы Якутии. Остается слабенький шанс, что дело дойдет до Верховного суда и он его примет к рассмотрению. Но, я думаю, что до этого не дойдет. Ворон ворону глаз не выклюет. Если меня оправдывают — кто-то должен быть виновным. А там большая цепочка: от первой инстанции до Верховного суда, прокуратура, следственный комитет...
С этой цепочкой что-то надо делать, иначе получается, что виноват один Рудов? Получается, что наказывать всех надо. Нельзя же просто наказать его одного. Кстати, он хоть чуть-чуть, но все-таки пострадал за свои дела. Его обвинили в превышении служебных полномочий и мошенничестве в особо крупном размере (по сведениям журнала «Русский репортер», Рудов получил от «Алросы» 2,5 млн рублей на приобретение квартиры в Мирном. — РП). Полгода «покатали по этапам», и дело закончилось условным сроком. Следователя уволили, а Рудов стал начальником отдела в районной администрации по работе с детьми. Что это вообще?! Я говорю: это якутская справедливость. Разумеется, это не повод отказываться от борьбы.